Трамвай моего детства

Послевоенный Курск грохотал и звенел трамваями. Их было немного, и ходили они нерегулярно, с большими интервалами. Одни из них, переполненные пассажирами, натужно поднимались по улице Дзержинского в гору, другие, совершенно пустые, везли за собой лёгкую открытую платформу с чёрными, пропитанными креозотом, шпалами — за Барнышевской площадью прокладывался трамвайный путь в сторону кожевенного завода имени Серёгина.

Каждого курянина, подходившего тогда утром к остановке, ждала молчаливая густая толпа народа. И каждому надо было найти в ней место где-то в середине, чтобы давящая, кипящая нервная масса людских тел могла внести тебя на высокую площадку, как в крепость, «на плечах осаждавших». Эти шумные штурмы вагонов были обычным явлением в те годы по утрам и вечерам.

Спокойнее было днём или поздно вечером, когда можно было внимательно осмотреть внутреннюю обстановку салона. На потолке двумя рядами – колбы электрических лампочек. Их странные длинные баллоны привлекали всеобщее внимание. Когда электрическое освещение было включено, всегда было светло.

В первые годы после освобождения города от оккупантов, когда большинство стёкол в оконных рамах отсутствовало, трамвай двигался как бы в грязных фанерных забралах. Но постепенно вагоны стеклились, и в год Победы по улицам Курска начали ходить новые, ярко окрашенные голубые трамвайные вагоны с надписью «лунинский поезд».

С полукружия белого потолка над деревянными скамьями, протянувшимися вдоль бортов, спускались широкие кожаные ремни, на которых крепились чёрные пластмассовые ручки. За них держались те, кому не посчастливилось занять место на скамье. Но ручек для всех не хватало, не говоря уже о ребятне, которой до них было просто не дотянуться.

Тогдашний трамвай во время быстрого хода бросало резко из стороны в сторону, иной раз просто не было другого выхода, как валиться вместе с тесной толпой пассажиров в ту или иную сторону. Внутри вагонов всегда остро пахло: сырой кожей, человеческим потом, машинным маслом...

Через весь салон трамвая по направлению к вагоновожатому, вечно щёлкающему латунной ручкой контроллера, проходила свисавшая волнами над головами пассажиров пеньковая верёвка для экстренной подачи сигнала звонком.

Кондукторы — обычно женщины средних лет, в большинстве своём горластые и не лезущие в карман за словом, с неизменной толстой сумкой на животе и большим рулоном билетов. Они не стеснялись громко выяснять отношения с пассажирами, что иной раз переходило в ссоры. Поэтому в вагоне чаще всего было шумно, но большинство пассажиров отрешённо смотрело в окна, как бы не обращая на это внимания.

К праздничным дням трамваи преображались: на одних спереди появлялись портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина в обрамлении сияющих электрических лампочек; на других по бокам крыш устраивались иллюминированные транспаранты, крепились красные флажки или по бокам натягивались красные полотнища с лозунгами.

Спереди вагона, на крыше, всегда красовалась белая фигурная таблица с цифрой маршрута, а тогда в Курске их было лишь два: «Трампарк — Херсонское кладбище» и «Трампарк — Барнышевская площадь». Тем не менее, в толпе, штурмующей порожки трамвая, нередко можно было услышать: «Какая это марка?». Бельгийцы, устроившие в конце XIX века трамвайное движение в Курске (раньше чем в Москве), занесли в наш город это выражение, которое живо и сегодня.

В конце сороковых годов в Курск пригнали из Ленинграда десятки вагонов, переживших тяжёлую блокаду, среди которых были моторные и прицепные. Они запрудили чуть ли не всю территорию городской железнодорожной станции Курск-ll (в районе нынешнего цирка), и их спешно стали перекатывать на трамвайные пути улицы Дзержинского. Вскоре по городу громыхали сочленённые трамвайные поезда, от болтанки в прицепных вагонах езда была одной тяжкой мукой.

Кондукторы старались изо всех сил взять с каждого пассажира плату за проезд, что в плотной толпе стоило больших трудов. Одно только не удавалось «злым церберам»: получить деньги с тех, кто на вольном ветре висел на подножках, благодаря их выносу наружу за пределы дверей. Часто с них во время быстрого хода свешивалась на улицу целая людская гроздь. Ещё одним местом для безбилетников был далеко выступающий наружу задний буфер (в простонародье — «колбаса»), на котором чаще всего ездили мальчишки.

Если в вагоне было просторно от пассажиров, то это ещё не значило, что вагонные двери плотно закрыты. Чаше всего по ходу движения нервно дёргающегося трамвая створки дверей внезапно распахивались, потом самопроизвольно с громким стуком захлопывались, внося тем самым свою лепту в трамвайные шумы.

После вечерних гуляний в саду Первого Мая, когда толпа горожан, спешащих добраться до дома, наполняла салон вагона битком, наиболее отважные из пассажиров по задней лестнице заползали на крышу. Такой вагон напоминал сцены из революционных кинофильмов с одним лишь отличием: каждый сидящий на крыше выбирал момент остановки трамвая сам, давая указания своим соседям.

Те пеньковой толстой верёвкой оттягивали контактную дугу от провода, отчего трамвай неожиданно замирал, а беспомощному в таком случае вагоновожатому приходилось лишь терпеливо ждать. «Пассажир» спокойно спускался с крыши на землю, дуга приводилась в исходное положение, трамвай рывком двигался вперёд, чтобы через пятьдесят шагов всё приключение повторилось.

Жаль, что не сохранились те старенькие послевоенные трамвайчики нашего детства. Как бы теперь было интересно проехать на таком...

Владимир Степанов
«Городские известия», 24.09.2009.

Классно, мне понравилось. Побольше бы таких историй почитать, вон и Достоевский писал)